Новиков откланялся, а мы с Аллой остались, глядя друг на друга с некоей растерянностью. Будто молодожены, оставшиеся наедине перед первой (на самом деле для обоих первой) брачной ночью.

— Раз приказано — будем устраиваться, — нарушила молчание Алла. — Кажется, уж здесь-то можно не опасаться внезапных неприятностей. А тишина какая…

— У Панина на вилле тоже… — начал было я, но осекся. И мы стали осматривать наше временное — если только временное — пристанище. Андрей оказался не совсем прав. По степени стилизации предложенное нам жилище не уступало как раз наиболее дорогим и шикарным отелям нашего времени. Типа той же «Славянской беседы» в Москве. Разумеется, с поправкой на полтораста лет технического прогресса.

Здесь не было ни домовой автоматики, ни системы кондиционирования, ни компьютера с трехмерным визором, вообще никакой бытовой интеллектроники, а в остальном…

Так, наверное, жили в доброй старой Англии аристократы средней руки и отставные колониальные полковники.

Из просторного холла с камином довольно крутая дубовая двухмаршевая лестница вела на широкие, тоже деревянные, с фигурными балясинами перил, антресоли. А на них выходили двери спален.

— Моя комната — эта, — сказала Алла, открывая левую дверь.

На мой взгляд, правая от нее не отличалась ни на йоту, даже вид из окна тот же самый, но… Выбор женщины всегда трудно объясним, а может, она загадала что-то…

— Я пойду в душ, только ты сначала разберись, как там все устроено, а потом и вправду немного полежу. Пол под ногами так до сих пор и качается. И ноги дрожат… — сказала Алла, бросая свою сумку на стул, и тут же начала раздеваться, предварительно показав взглядом на дверь и более уже меня не замечая. Да я и сам сейчас не слишком интересовался ее прелестями. Двое суток без сна, качка, прыжки через время, таинственный поселок на краю света — вполне достаточно впечатлений. Я бы и от ужина сейчас отказался. Стаканчик виски или джина с тоником — и спать. А разговоры с Новиковым, выяснение обстоятельств, попытки догадаться, когда твой собеседник говорит правду, а когда что-то утаивает, — совсем меня сейчас не прельщали. Я ведь, за пределами своих профессиональных обязанностей, человек не слишком любопытный. Даже напротив. От избыточной информации меня мутит. Вроде как представительниц предыдущей по древности профессии не слишком тянет на секс в нерабочее время.

Так оно и вышло. В резном дубовом буфете в столовой нашлись и виски, и джин, и многое другое. Мы с Аллой, вымытые и распаренные неограниченным (что особенно приятно после скудного лимита на яхте) количеством горячей пресной воды, выпили по стаканчику, потом я проводил ее братским поцелуем в щечку и поднялся по чугунной винтовой лестнице в мансарду. Там мне показалось более уютно, чем в спальне второго этажа.

Я постелил себе на нешироком гибриде дивана и тахты, потратил несколько минут, чтобы разобраться в назначении и принципах управления громадным полированным ящиком, оказавшимся всего лишь древним радиоприемником. Вообще, пора уже отвыкать от оценочных эпитетов.

Для нас тут абсолютно все старинно и архаично. Я покрутил большие рубчатые верньеры, понаблюдал, как ползет красная стрелка по круглой светящейся шкале, на которой разноцветными буквами написаны названия столиц большинства существовавших тогда (то есть, конечно, сейчас) стран мира. Эфир был забит по преимуществу стремительными писками азбуки Морзе. Здешние корабельные и береговые радисты достигли в этом забытом искусстве невероятной виртуозности.

Не представляю, как можно успевать читать эти сообщения на слух. Сквозь хрипы, свист, треск атмосферных разрядов мне удалось нащупать только одну микрофонную передачу: сводку погоды из Сиднея. И еще вдруг внезапно прорвался, удивительно чисто, обрывок скрипичного концерта. И снова протяжный подвывающий свист перекрыл нежную музыку.

Я выключил устройство, чьи размеры намного превосходили его практические возможности, и лег в постель.

…Мне приходилось и читать, и самому писать о так называемом футурошоке, то есть невыносимом состоянии психики «среднего человека», сталкивающегося со слишком быстрым наступлением непереносимо-непонятного «будущего». Конечно, встреча с будущим, которого ты не ждал и не предвидел, тяжела. Но что сказать о шоке встречи с прошлым? В его, так сказать, чистом воплощении.

Мы так устроены, что даже след локального, твоего личного прошлого, случайно встреченного то ли в виде старой фотографии, то ли развалин дома, где прошло твое детство, то ли забытого между страницами книги письма от девушки, которую ты любил в школьные годы, вызывает душевное томление, грусть, печаль, тоску… И это ведь не только печаль по прошедшей жизни, это именно воздействие прошлого, как некоей мистической субстанции.

А если вдруг прошлое обрушивается на тебя сразу, «тотально»?

И нет вокруг тебя ничего, кроме прошлого, им пронизано все — море, небо, воздух, земля и звезды… Да, и звезды тоже, ибо они заняли совсем другое положение на небосводе и, значит, оказывают на людей какое-то иное воздействие.

По ним, кстати, с помощью древнего секстана ты и узнал о том, что прошлое наконец наступило…

Я незаметно заснул, а потом так же мгновенно проснулся и не меньше получаса ворочался на сбитых простынях, пока не отчаялся и прекратил напрасные мучения. Вышел на лоджию. Назначенные два часа давно прошли.

Выходит, что Андрей нас не разбудил. Наверное, заходил, увидел, что в окнах темно, и справедливо решил не тревожить. Но возможно и другое. Что-то случилось. Мало ли какие проблемы могли возникнуть за время его отсутствия?

И вдруг я поймал себя на мысли, что уже как данность воспринимаю то, что мой неожиданный знакомый, спаситель и вроде бы добрый приятель Андрей Новиков не просто богатый прожигатель жизни, земле- и времяпроходец (что и так достаточно дико), а некая «особо важная персона», имеющая отношение к судьбам мира, возможно, даже и не одного. В моем 2056-м он, похоже, не просто так по морям скитался. И в этом 1924-м Андрей не абориген, совершенно очевидно. Во-первых (а я же не только журналист, я еще и историк, пусть и специализировавшийся по другим временам), он просто не подходит по психотипу к людям первого послевоенного десятилетия.

Достаточно хоть книги Хемингуэя вспомнить. А во-вторых, я своими глазами видел на казенниках пушек «Призрака» клеймо — «1981 г.». Я ведь и надеялся, что попадем мы куда-то позже этой даты. Поближе к дому. Увы — не получилось.

Тогда кто же он и откуда? С какой целью скитается в дебрях годов и реальностей, вмешиваясь в дела совершенно посторонних ему людей?

В его коллекции я, безусловно, далеко не первый. Моя память, заменявшая всегда любой диктофон или блокнот, автоматически выдала абзац из невольно подслушанного в первую ночь нашего знакомства разговора Андрея с Ириной. Я тогда вышел перед рассветом на палубу яхты, измученный почти такой, как сейчас, бессонницей, направился на бак, к бушприту и, проходя мимо открытого светового люка, машинально в него заглянул. В свете ночничка увидел, что Андрей лежит на спине на широкой койке, заложив за голову руки, а Ирина, совершенно обнаженная, сидит рядом в позе скульптурной андерсеновской «Русалочки» из Копенгагена. Она и в одежде-то произвела на меня сильнейшее впечатление, а уж теперь… Я отшатнулся, чтобы Новиков меня не увидел и не подумал, что я этот, как его, вуайерист, в общем, любитель подглядывать за соответствующими сценами. Стыда до конца дней не оберешься.